- Да бросьте, ну чего мы будем друг другу "вы"-кать, в конце концов, у нас не такая большая разница в возрасте!
- А, вот, интересно, сколько бы вы мне дали лет, ну так, навскидку?
- Ну... 43? Нет? 45??
- Ха! Мда... 34, вообще-то...
Из дорожного разговора
Увлеченные исследованием символизма образов часто относят образ песочных часов к числу самых страшных, пугающих. Циферблат обычного хронометра со стрелками милостив - рано или поздно стрелки возвращаются на свой привычный круг, сама форма окружности намекает на некую вечную непрерывность и повторяемость. Циферблат электронных часов вообще эмоционально нейтрален, цифры на нем имеют свойство накапливаться и увеличиваться в сумме, обнуляясь на смене нового дня самостоятельно, буднично и почти незаметно. Песок же все время высыпается, его очевидно становится все меньше и меньше в верхней чаше. Если только совсем не закрывать на это глаза, то всегда очевидно, как в буквальном смысле становится меньше времени по мере его хода. Кто-то неизвестный и мудрый, кажется близкий по духу к Екклесиасту, сказал: "Все думают, что время придет, а оно только уходит". И это основное свойств времени - проходить - так неумолимо виднеется в этом песке, высыпающемся из верхней чаши.
Человек процитированный в эпиграфе, кажется, так неприятно поражен тем, как отразился в глазах попутчика. Привычка чувствовать себя в чем-то еще обладающим большим, может быть, даже неограниченным запасом времени, вдруг, сталкивается со своим возможным опровержением. И от этого внутри такое чувство, такое ощущение себя, из которого сцена из классической повести с вопросом героя: "Какое самое главное событие в моей жизни?" и ответ предсказательницы: "Самое главное событие в вашей жизни у вас впереди" - вот эта сцена, над которой там, в повести, дружно смеются все зрители цирка, уже не кажется такой смешной. Быть может, она уже не кажется смешной вообще абсолютно. Потому что от ответа попутчика, ошибшегося с возрастом, это самое "впереди" цвета прекрасного лилово-розового заката, вдруг, резко и стремительно начинает тускнеть, приобретая оттенок темный, пепельный.
Хотя, ну, подумаешь, ну ошибся человек, ну глаз у него плохой, или сам он дурак совсем, или освещение в вагоне было таким тусклым? Ну, какая разница, неужели так нужно обращать внимание на чужие мнения? Но какое-то зеркало, чуть более отличающееся от привычного в доме, может тоже, вдруг, показать ракурс, где увидится незамеченная новая седина или грустная новая складка в уголке губ, и тогда от этого уже гораздо тяжелее скрыться. Какие-то неизбежные телесные признаки - время действительно проходит. И оно ограничено.
Но человек из эпиграфа выше, возможно, и не осознает свой возраст или болезненно воспринимает его реальность именно потому, что не согласен с ним. Возможно, в своей внутренней реальности он только готовится сделать какие-то жизненные выборы, плоды которых соответствовали бы его реальному возрасту. Чего-то достичь в жизни карьерной. Как-то изменить свою жизнь интимно-личную. Готовится, откладывает и ощущает, что в запасе еще энное достаточное количество времени. Что это другие люди вокруг него молодые или старые, а он все такой же, каким привык себя ощущать. И столкновение с мыслью о возрасте, старении и следующей из этого всего ограниченности времени жизни так страшно именно тем, чтобы что-то не успеть. Не успеть начать жить той жизнью, которой действительно хотелось и до сих пор хочется.
Но страх перед возможными событиями будущего или мучительная концентрация на событиях прошлого заставляют откладывать что-то важное снова, и снова, и снова.
Как какой-нибудь паралич желаний после тяжелого эмоционально развода является, по сути, формой избегания новой близости. Которая, конечно, может так же ранить, и нет такой страховки, которую бы можно было оформить на этот случай. "Я свое уже упустил", "Каждому овощу свой сезон", " Я уже слишком старый для всего этого" (последнее, кстати, более характерно именно для среднего возраста, люди старше 50-55ти с улыбкой вспоминают, как в 35-37 чувствовали себя "уже совершенно старыми"). И такой человек с одной стороны внутренне упорно убеждает самого себя, что нужно "вести себя на свой возраст", а с другой - панически боится новых об этом самом возрасте внешних напоминаний.
Или кто-то, кто годами находится в сложных для себя отношениях по принципу "когда ты уходишь к нему/к ней, твоя жизнь продолжается, а моя заканчивается", может тоже с содроганием каждый раз ждать какой-то круглой даты своего дня рождения, ужасаясь тому, как "быстро пролетают годы", но продолжая пребывать в уверенности, что что-то лучшее искать, а тем более, найти уже безвозвратно поздно. И получается косвенно, что вести себя на своей возраст для него/нее означает принимать, что им/ей пользуются как вещью. Как некими теплыми, уютными и старыми тапочками, к которым возвращаются, когда сломалась красивая модельная обувь для выхода в свет, но надевают только дома, вдали от любых других глаз. Никогда не выходя в них на улицу, где проживают свою основную жизнь.
Или же, с обратной стороны, не тот, кем пользуются, как вещью, а тот, кто пользуется сам, ловя каждый раз ощущение, что эта вечеринка бесконечна, просто сейчас вот-вот принесут новую партию подносов с коктейлями. Вдруг, однажды, промелькнет неприятная и резкая мысль - как порез от неловкой бритвы - "А что если, вот, она сейчас говорит мне "вы" не из-за норм социального этикета начального этапа общения, а из-за того, что это я для нее действительно уже старый?!... Но нет, фух, не в этот раз, слава Богу показалось!..". И нужно просто больше успевать - в море много рыбы, в садах расцветают все новые цветы, а возраст - это всегда возраст Карлсона.
Название этого текста - по сути, цитата из предсмертной записки. Звучит страшно само по себе, но оказывается совсем не случайным при вдумчивом погружении. Американский писатель и журналист Хантер Томпсон пишет записку, вроде бы, об окончании футбольного сезона, последний и главный матч которого в США проходит в конце января-феврале, после чего на спортивном поприще возникает затишье. Записка, вроде бы, начинается словами страстного фаната, для которого окончание сезона является временем исчезновения веселья и радости в жизни. А переходит в размышления о жизни и возрасте, кончаясь словами "Веди себя на свой возраст, расслабься, будет не больно".
По сути, таково содержание многих и многих депрессивных мыслей, рожденных в минуты кризиса осмысления собственной жизни, взглядом обращенного в безвозвратное прошлое, или в тревожное будущее, которого становится с ходом времени все меньше и меньше.
Что-то, что так живо может быть выражено в восклицании кого-то из участников терапевтической группы о том, что осталось всего пять встреч!". И последующего его стремительного старания что-то "делать" с этим - задавать вопросы всем вокруг, самому чем-то делиться , других к какому-то внешне активному деланию тоже побуждать. Потому что это осознание оставшихся нескольких встреч группы для других участников рождает задумчивую погруженность внутрь себя. Что внешне может показаться неким снижением активности. Что внешне может увидеться так, что здесь ничего не происходит. Хотя, в действительности, происходить может очень многое. Гораздо более содержательное, чем простой и внешне кажущийся активным обмен реакциями друг на друга. Само осознание, пусть даже и молчаливое, того, что, мы увидимся в таком составе всего несколько раз, а потом, возможно, и не встретимся никогда, может сделать людей ближе друг другу, как никакая другая батарея "фужерных" бесед. Осознание не просто рациональное, а пережитое, прочувствованное в моменте. Когда это просто есть, и с этим никто ничего не пытается "делать" или "не делать". В этом моменте сейчас, когда осталось так мало - "всего пять встреч",а на самом деле "целых пять встреч". В этом возрасте группы, когда она заканчивается. В этом возрасте, на который, вроде бы, "надо себя вести" - то есть , активничать, стараться побольше успеть сказать, сделать, пережить, запомнить, услышать, почувствовать. Побольше всего и разного. Именно в этом "возрасте" группы вести себя на свой возраст, быть активным на свой возраст означает быть встревоженно поверхностным. Суетиться, нестись куда-то, или, наоборот, быть парализованным "безвозвратно ушедшим" и "так мало оставшимся". "Делать" с этим что-то. Делать, а не быть. И игнорировать то, что есть - само это ощущение конечности, ощущение того, сколько осталось быть вместе. Сколько осталось жизни, по большому счету.
Такое важное ощущение. И если от него не бежать, стараясь с ним что-то "сделать". Если позволить себе погрузиться в него глубже, буквально промокнуть, пропитаться им. Вот она, жизнь - и ее осталось вот столько. Если позволить себе сделать так, то из этого нового пережитого может родиться совсем другое чувство себя в моменте. Гораздо менее тревожное и суетливое. Гораздо более знающее себя и свои пределы. Совсем другая решимость распорядиться тем, что осталось не хорошо и не плохо. И не как угодно, как захочется. А так, как именно действительно хочется сейчас. Как какой-то путешественник, забравшийся очень далеко от дома. Остановившийся в пути, замерев любуясь каким-то дивным и незнакомым видом. И, вдруг, понимающий, что у него есть сейчас с этим видом, с этой природой, с этим местом только один момент. Потому что попасть сюда было так далеко и дорого, что, вполне вероятно, он больше никогда сюда не вернется и никогда больше этого прекрасного места не увидит - этот раз последний. Но раз это так далеко и дорого, а я здесь - значит, многое в этой жизни возможно. И если этот раз, вполне возможно, последний, то смотреть на эту красоту прямо сейчас и есть та самая жизнь. Когда отступают тревоги самого разного уровня - от пробитого колеса и сломанного каблука до переживания собственной жизненной "несчастности" в чем бы то ни было. И тогда этот и есть тот самый свой возраст - тот, что сейчас.