Подходит Рождество Христово. Душа с трепетом ожидает этой радости. Попалась мне очень душевная трогательная история, хотя она и сказочная, но добрая и красивая духовно.
«Деревенька у нас небольшая, крохотная совсем – всего два десятка стареньких домов да небольшая дорога, вьющаяся между огородами и уходящая за холмы. Все про всех тут знают и ни у кого ни от кого нет секретов. Когда мне было десять лет, жил меж нами старик по имени Фома. Несчастный калека с сухими ногами и сухой левой рукой. Свое убогое тело старый Фома притаскивал через всю деревню в избу моего прадеда, где все деревенские мужики от мала до велика имели обыкновение собираться к вечеру после суетного дня. Перемещался он на низенькой самодельной коляске, вращая кривые ее колеса правой своей рукой, единственно не утратившей своих способностей…
Жаль мне было деда Фомы аж до слез! Старик сухой и увечный с давних пор (с таких давних, что толком о временах тех отдаленных никто и знать не знал), почти совсем не походил на человека, но на некое человекоподобное существо. Посмотришь на его сухую, согбенную в три погибели, оболочку и сердце съежится до скрипа и боли. Подойти бы к деду Фоме, утешить, да только никто этого не делал, ибо Фома, ко всему прочему, еще и «придурковатый» был – как говорили про него – « на всю голову» и по этой причине его все стороною обходили.
Однажды, впрочем, я не удержался и подошел к старому Фоме вопреки запрету старого своего прадеда:
- Что, дедушка, - сказал я Фоме, - тяжело тебе жить-то?
Дед Фома, словно очнувшись от глубокого забытья, поднял на меня дрожащую свою голову и посмотрел в мои глаза. Неожиданно для самого себя вместо безумного взгляда я встретил чистые глубокие глаза, преисполненные какой-то совершенно неземной печали и радости одновременно. Помню, я даже поперхнулся от неожиданности.
- На Лысую Гору, - обратился ко мне дед Фома слабым своим голосом, - та, что скрываема седыми густыми туманами, один только раз в году спускается Ангел небесный… Спускается золотою звездою в Рождественскую ночь. В крылах Ангела того небесного есть сила исполнить желание смертного, который первый застанет Ангела этого на верхушке Лысой Горы… Не поможешь ли ты мне, Василек, добраться до Горы той Лысой? Авось Ангел Божий смилуется надо мною и вернет иссохшим членам моим жизненные силы, чтобы и я еще мог что-то сделать в жизни этой доброго?
Глаза старика смотрели на меня с такой надеждой, что я просто не мог отказать ему. Хотя, слушая деда Фому, я вдруг понял, отчего его все считают сумасшедшим. Конечно же, никакого Ангела, спускающегося на Лысую Гору в Сочельник, не было и быть не могло, да и сама Лысая Гора была местом весьма опасным. Туда редко кто ходил. Там пропадала скотина, а еще оттуда всегда доносился волчий вой. Но, несмотря на это, я твердо решил исполнить просьбу старика Фомы при уговоре, что разговор этот останется строго между нами…
Дед Фома согласился…
Итак, в назначенный час я, усадив бедного калеку в сани, отправился к Лысой Горе. Вечер был спокойный. Большая голубая луна серебрила снег. Звезды, казалось, то и дело подмигивали нам. Сани катились легко, словно были пусты, до того дед Фома был легкий-легкий, словно пух. Мороз, правда, не щадил. Кусался как лютый зверь со всех сторон, да и сугробы становились все глубже и навязчивей. Признаюсь, часто мне хотелось повернуть обратно, но как только я поворачивал голову по направлению к деревне, скрытой еловым лесом, то видел деда Фому, смиренно сидящего в санях и совершенно по-детски улыбающегося мне выцветшими своими тонкими губами. В общем, глядя на старика, я не смел повернуть назад и продолжал нелепый, как мне казалось на тот момент, путь…
Не знаю как, но я выполнил обещание. Дотащил сани до основания Лысой Горы и присел на корточки, чтобы отдышаться и растереть озябшие руки. Передохнув, я поднялся, и хотел было тащить сани дальше, в гору, да только старик остановил меня:
- Постой, - едва слышно сказал он мне, - дальше мне надо самому…
И он, как какой-нибудь куль, вывалился из саней. Здоровою рукой дед Фома, тратя немало усилий, влачил свое тело сантиметр за сантиметром вверх по склону Лысой Горы, тихонько удаляясь от меня в снежных клубах.
Не желая оставаться внизу, я, тихо словно какой-нибудь вор, поплелся за стариком так, чтобы он меня не приметил. Подъем на Лысую Гору был испытанием нелегким даже для меня, а уж для деда Фомы тем более и, тем не менее, даже он каким-то непонятным для меня образом сумел дотащить свое жалкое тело к вершине одною лишь здоровой рукою. Снегопад остался внизу. Внизу остался волчий вой и лесная темень, а тут, ближе к вершине – тишина и теплые струи света с плоского круга голубой луны.
И вот вижу я, дед Фома почти-почти взобрался на самую вершину, да только путь ему преградил какой-то несчастный старик, непонятно откуда взявшийся:
- Помилуй меня, добрый человек! – взмолился незнакомец, протягивая дрожащие свои руки к деду Фоме. – От рождения света белого не видывал я, тьма пожирает меня много лет, так что и умирать скоро, а жизни я так и не видел… Прошу тебя, уступи мне Ангела Божьего! – и слепой старик, рыдая, упал перед калекой на колени.
- Плохо жить во тьме, - покачал своею головою дед Фома, - возьми благодать Ангела небесного и благодари Бога за то, что увидишь…
Сказав это, Фома поворотил назад. Я не знал, что делать и просто-напросто стремглав помчался вниз, словно там и был всегда. Позже приполз и дед Фома. Виновато глянул на меня и, вздохнув, сказал:
- Прости, упорхнул от меня Ангел… Как птица крылатая упорхнул…
Я, серчая и сжимая обветренные свои губы, усадил калеку в сани и повез обратно. Однако на полпути я приостановил сани и повернулся к деду:
- Зачем ты уступил Ангела Божьего слепому?! У него и руки, и ноги есть, а ты ходить не можешь, и все тебя безумным почитают, потому что ты каждый год ходишь на гору, и каждый год ничего не происходит! Зачем ты сам не пошел к Ангелу небесному?!
- Что руки и ноги,- ответил старик, - когда света Божьего не видишь? Поверь, Василек, лучше быть как я и видеть славу Божию, чем иметь руки да ноги, а жить во тьме и ничего не знать о том, как прекрасен мир…
- Эх, - махнул я рукой и покатил старика в деревню.
Спать я лег с тяжелым сердцем. Теперь я не верил ни единому слову о дедушке Фоме, будто он сумасшедший. Я точно знал теперь, что Ангел и вправду спускается в Рождественскую ночь на Лысую Гору и что дед Фома не получил исцеления по доброте своей чрезмерной. Утром я проснулся раньше прежнего и прямиком побежал к несчастному калеке, чей дом находился на окраине. Я спешил к нему, чтобы сказать, что каждый год, в ночь перед Рождеством, я буду возить его к Лысой Горе до тех пор, пока Ангел Божий не дарует ему исцеление…
Дверь в избушку деда Фомы была открыта. Внося с собою снежный вихрь, я вбежал в комнату и увидел дедушку Фому стоящим у окна и держащим в обеих руках своих тоненькую восковую свечу.
- Деда?! – уселся я на пол в изумлении, не веря своим глазам.
Дед Фома стоял на своих собственных ногах во весь рост, словно он никогда не был инвалидом.
- Что, Василек? – обратился ко мне дед Фома, трудно поверить в чудо Божье? – и он склонился надо мною, поглаживая мои волосы.
- Трудно, деда… - только и ответил я, разрыдавшись от радости, - а как же Лысая Гора и Ангел Божий на ее вершине?
- Так тот слепой и был Ангел Господень, Василек… Сегодня поутру он явился мне во сне, улыбнулся и ушел на небо. Я глаза открыл, поднялся с постели и понял, что больше не болен. Вот так-то Василь!
С тех пор я не перестаю верить в Божественные чудеса, особенно в ночь перед Рождеством». – Юлия Сасова
Небесной чистоты! Душевной красоты! Божественного вдохновения! – всем на Рождество Христово!
