В этом году я заметила, что за несколько последних лет именно в конце апреля в моей работе актуализируется тема подросткового суицида.
Я не имею в виду нашумевшие «группы смерти». Могу ошибаться, но для меня подростковые суициды, с ними связанные, не вполне суициды. К результатам «работы» этих групп я отношусь как к изощренным убийствам.
Когда я узнала, что какие-то недолюди получают деньги за доведение до самоубийства несовершеннолетних, причем чем успешнее ребенок-подросток, тем «цена» его выше, было у меня жесткое и страшное предположение, попытку развивать которое я в себе подавила. Потому что есть аксиома, что в группу риска входят ВСЕ подростки.
Но, все-таки напишу здесь. Возможно, одной из причин того, что погибшие или чудом спасшиеся дети «повелись» именно на такие страшные манипуляции, стало то, что они не доиграли в детстве в нормальные детские игры, в том числе и поэтому стали жертвами смертельных квестов…
…В последние недели апреля они шли одни за другими – и студенты и клиенты, с такими разными, но чем-то похожими историями…
Я выхожу из кабинета после тяжелых сессий, вдыхаю воздух, в котором разлит аромат цветущей сирени. Припекает солнце, и блестящая молодая зелень шумит на ветру.
...Несколько лет назад на похоронах 17-летней девушки, полетевшей не вверх, а вниз, также бушевала весна. Кто ж теперь помнит. Подружки, испуганной стайкой топтавшиеся у нарядного гроба, заняты теперь каждая своими делами. Учеба, работа, дети, семьи…
Обывательская часть внутри меня ведет внутренний диалог с профессиональной: ну почему?! Куда они?! Как можно так дерзко и «самочинно» взять и уйти?! Или играть этим, балансируя на грани… Ведь "рождение случайно, а смерть неизбежна"...
А сколько их за последние годы! Статистика страшна.
Вспоминаю лица и слова тех, кого видела за последние недели в кабинете. Тех, кто «примеряет» на себя этот мрак – насечками на предплечьях - умеренным селф-хармом, разговорами о «самовыпиле», романтизацией смерти…
Они мелькают в моих мыслях и тогда, когда, например, сидит передо мною 16-летний красавец-мальчишка, спортсмен, инсулинозависимый диабетик, которому чтобы просто жить, необходимо перед каждым приемом пищи колоть себе укол в живот; или девочка с удаленной щитовидкой, навсегда зависящая от приема препаратов, или еще кто-то с ОВЗ. Эти смерть не романтизируют… Да сколько таких примеров! Ник Вуйчич в конце концов. Стивен Хокинг, который писал: «Я не боюсь смерти, но и не спешу туда».
И вот снова напротив меня сидит кто-то юный, не желающий жить. Я всматриваюсь, вслушиваюсь в него самого и его историю. И могу только догадываться, сколько боли, сколько страдания переживается моим визави, и какого внутреннего труда стоит ему/ей все-таки оставаться здесь, в мире живых. Пока оставаться…
Меня тошнит от непрекращающихся истеричных лозунгов о профилактике подросткового суицида, от планов, отчетов, требований вышестоящих чиновников проводить различные диагностики (1 психолог на 1300 обучающихся!) и даже мероприятия (!), найти тот волшебный тест, который точно-точно покажет потенциальных суицидентов и дальше работу работать в этом направлении.
Вот, оказывается, как называется то, что я делаю, общаясь с подростками, исследуя, включаясь, сопереживая – это профилактика суицида… Ведь если что – учебное заведение будет отвечать за все. А какую профилактическую работу оно провело, чтобы чего-то не случилось?
Да, тесты есть. Всего лишь тесты. Я всегда подозревала, что невозможно промерить линейкой психическую жизнь человека.
Помню приватный разговор с коллегой, который укрепил во мне недоверие к тестам, особенно опросникам. Коллега эта более 10 лет работает в колонии строгого режима, где суициды случаются периодически.
Мы обсуждали диагностический инструментарий, используемый применительно к исследованию предрасположенности к суициду.
Меня волновал вопрос валидности тех тестов, которые использовались «там», «у них». Много ли подтверждений результатов таких диагностик? Иными словами, как часто суицид совершали люди, которые по результатам тестов показали такую предрасположенность? Она ответила, что ни разу.
Но, если говорить о подростках, то, повторюсь, ВСЕ они априори входят в группу риска, ведь и демонстративные, и шантажные, спекулятивные попытки могут закончиться непоправимым, здесь есть закономерности. И это глубинные, базовые нарушения, происходящие задолго до всяких наших «профилактик» и «формирований жизнестойкости».
Семейные, системные психотерапевты не удивляются, что так называемые с виду «благополучные семьи» часто закрыты. Они соответствуют социальным нормам, в то время как за внешними атрибутами скрываются
- эмоциональная холодность;
- моральный садизм;
- психологическое насилие, пренебрежение;
- завышенные требования;
- жестокие наказания.
Сегодня сама семья нестабильна, непредсказуема и может сталкиваться с такими нормативными и ненормативными кризисами как конфликты, разводы, болезни, смерть близких и т.д.
Ребенок же чаще всего является «симптомом семьи», «идентифицированным пациентом», «стабилизатором», часто ощущающим токсическое чувство вины за все, что происходит в семье и за всех ее членов.
Названы основные причины возможного суицида (к сожалению, без ссылок):
- Фрустрированная потребность в материнской любви.
- Отсутствие отцовской фигуры в раннем детстве.
- Инверсия иерархии (низкий авторитет родителей)
- Доминирующая роль одного родителя и эмоциональная отстраненность другого.
- Психопатология взрослого члена семьи – эмоциональная нестабильность в семье, телесные наказания ребенка.
- Семейные дисфункции – измены, разводы, конфликты, химические зависимости, болезни.
- Инцест (жертвы инцеста прибегают к суициду в 10 раз чаще)
- Инфантилизация, незрелое представление о смерти, непонимание ее необратимости, ее романтизация.
- Наличие в «анамнезе» семьи случаев самоубийств среди близких родственников.
Однако не факт, что все эти проблемы, часто встречающиеся в современных семьях, обязательно ведут к суициду.
Я соглашусь с мнением многих коллег, которые считают, что, чтобы быть в контакте с ребенком или подростком, не требуется никаких специальных навыков. Подростки зачастую сами дают обратную связь о том, что хотят, чтобы с ними просто больше разговаривали. Эта идея прозвучала в моем кабинете только за последнюю неделю 6 раз.
Да, их просто некому и некогда выслушать. А у подростков нет навыка объяснять свои сложные переживания, нет слов, чтобы выразить их, этому не учат ни в семьях, ни в наших ОУ.
В доступе у ребенка должен быть устойчивый, адекватный взрослый, который, в случае необходимости, поможет идентифицировать, назвать и выразить свои чувства. Этого бывает вполне достаточно для того, чтобы, как писал один коллега, «в сознании ребенка вместо воображаемого тупика возникли альтернативы».
Итак:
- выслушивать;
- обсуждать;
- задавать вопросы;
- не обесценивая, подчеркивать временный характер проблем;
- учить выражать собственные эмоции и чувства;
- присутствовать в жизни своих детей, быть в контакте с ними.
Здесь вспоминается, к сожалению, типичный диалог с одной уставшей, не вдающейся во всякие там тонкости матерью, которая, впрочем, могла бы стать неким собирательным образом определенного типа матерей:
- Представляете, будит меня в 2 часа ночи. О смысле жизни ей поговорить…
- И…вы…встали?
- Ой, ну что вы, конечно, нет. Я напахалась и спала уже. Я что, ненормальная какая-то - вставать ночью?..
Большинство коллег сходятся на том, что основными и главными причинами подростковых суицидов становятся проблемы отношений: детско-родительских, дружеских, партнерских. А обращение детей к таким образованиям, как «группы смерти» многие считают все-таки следствием этих проблем.