Знаменитый писатель Стефан Цвейг называл Достоевского «психологом из психологов». Как правило, соглашаемся с этим и мы, представители XX века. И при этом довольно странно звучит мнение самого Достоевского на этот счет: «Меня зовут психологом: не правда, я лишь реалист в высшем смысле, т.е. изображаю все глубины души человеческой». Не хочется в это верить и кажется, что он здесь не совсем объективен. Хотя, конечно же, все встанет на свои места, если уяснить для себя, что же представляла собой психология в XIX веке.
А в начале XIX века психология лишь начинала зарождаться как отдельная самостоятельная наука. В это время рост психологического знания начинает стимулировать физиология, которая только-только приходит на смену механистическому представлению о природе живых тел. Еще совсем недавно человек сравнивался с машиной, так что же говорить о постижении «глубин души человеческой»? Психология в это время была еще слишком далека от этого. Потому и не удивительно, что Достоевский говорит о себе не как о психологе, а как о реалисте. К современной ему психологии Достоевский относился отрицательно. Он считал, что она ведет лишь к овеществлению души человека. И ясно просматривается в его произведениях. Например, в «Преступлении и наказании» Порфирий Петрович называет ее «палкой о двух концах».
Но сейчас, в XX веке, в понятие «психология» мы уже вкладываем иной смысл. По сравнению с XIX веком психология ушла далеко вперед, давно вышла за рамки и механики, и физиологии. Она вдруг обнаружила, что человек безжалостно непредсказуем, что личность познается во взаимодействии с миром (гуманистическое направление в психологии). И сейчас окажись Достоевский в XX веке, я думаю, он не отказался бы назвать себя психологом в самом лучшем смысле этого слова.
Очень интересную точку зрения на эту проблему дает В.М. Бехтерев. Он считает, что Достоевский на самом деле и психолог, и реалист. «Он является в истинном смысле слова творцом художественной психопатологии, каковой и должна быть субъективная психопатология, пишет он, - Достоевский взял ту область художественного творчества, к которой стремилась доныне не совсем удачно психиатрия за отсутствием строгих методов объективного исследования. Он дал нам то, чего наука с вышеуказанным субъективным направлением дать не могла, ибо область художественного воспроизведения есть дело художника, а не врача, притом же для тех творений, которые вышли из под пера Достоевского, нужна гениальность, причем, гениальность особого рода, гениальность художника, а не аналитический гений науки. Вот почему Достоевский является в наших глазах истинным и великим творцом художественного изображения больной личности, давшим нам в прекрасных образах внутреннее ее содержание».
И здесь Бехтерев поднимает еще одну тему – это взгляда на человека. И в самом деле, может ли реально помочь человеку психиатр, врач со своим медицинским образованием, со своей установкой во всем искать патологию? Сможет ли он помочь человеку, которому нужны не диагноз, не подтверждение того, что он болен, а помощь совсем иного рода? Ведь где-то глубоко (как бы ни было трудно) каждому хочется надеяться на лучшее и уяснить для себя небессмысленность своей болезни, ее высшее назначение. А Достоевский лечит уже своим отношением, своей гуманностью. Именно поэтому Достоевский – психолог более, чем можно себе представить. И настоящему психологу надо быть именно таким, чтобы за болезнью человека увидеть самого человека, не разложенного взглядом врача только лишь по симптомам и диагнозам. А видеть в человеке человека – это задача не только реалиста, но и психолога. Это задача психолога XX века, психолога, который так необходим своему клиенту.
В творчестве Достоевский проявил свое дарование уже в первом романе «Бедные люди». А признание и слава пришли к писателю еще до опубликования этого произведения, которое поразило многих своим новым подходом к раскрытию характера главного героя, причем, героя, на первый взгляд совершенно неприметного. Абсолютно неожиданным оказалось то, что Достоевский совершенно отошел от традиционного изображения героя в описании самого автора, рассказчика. Все бразды правления он передал героям, а сам при этом как бы отошел в сторону. Герои начинают говорить о себе сами. Они уже от себя, а не посредством другого лица, доверяют нам свои чувства, мысли и желания.
Кроме того, в «Бедных людях» Достоевский использовал еще один прием. И он еще сильнее усилил эффект, который производит роман на своего читателя. «Бедные люди» - роман в письмах. И это довольно существенная деталь. Ведь известно, что письма, адресованные особенно близкому человеку – документ личный. В письмах иной раз можно сказать то, что и на словах не всегда выразишь. А потому произведение, написанное в такой форме, исподволь убеждает читателя в искренности, открытости героя.
Многие особенности творчества Достоевского выделяет литературовед М.М. Бахтин. В своем исследовании он говорит о том, что Достоевский создал совершенно новый тип художественного мышления, который был определен как полифонический. Основная особенность романов Достоевского в том, что в них отражено множество самостоятельных голосов и сознаний. У Достоевского появляется герой, голос которого построен так, как строится голос самого автора в обыкновенном романе. Его голос звучит рядом с авторским, взаимодействует с ним и с другими голосами. «Герой для Достоевского, - пишет Бахтин, - это особая точка зрения на мир и на себя самого. Для Достоевского важно не то, кем является герой в мире, а чем для героя является мир». Достоевский изучает самосознание отдельного человека. И оно всегда находится в центре его внимания. «Автор не оставляет для себя ни одной черточки героя, он всё вводит в кругозор героя, бросает в тигель его самосознания», - пишет Бахтин.
В отличие от многих других писателей, для которых все события сужены рамками авторского кругозора, Достоевский открывает для нас совершенно иные типы и характеры. В жизни они, конечно же, существовали, а вот в литературе столь ярко и образно представлены еще не были. (Таков, например, человек из подполья).
Герои Достоевского всегда катастрофически непредсказуемы, они не выносят завершающего, не диалогического обращения к себе. Скажем, тот же самый человек из подполья никак не может обойтись без собеседника, пусть даже и вымышленного. Без этого оппонента он уже теряет как бы свое подполье. Да, он учитывает все точки зрения своих собеседников, но последнее слово – и он это знает – всегда останется за ним. «В человеке всегда есть что-то, что только он сам может открыть в свободном акте самосознания и слова, что не поддается овнешняющему заочному определению», - так Бахтин определяет позицию Достоевского.
Читая Достоевского, человек начинает по-новому относиться и к себе, и к другим. Достоевский учит нас вглядываться в самих себя, не оставляя не замеченной ни одной детали. Такая требовательность дает возможность стать честным по отношению к самим себе, разбивает иллюзорное восприятие мира, поднимает на новую ступеньку. «Для нас этот внутренний процесс – лишь звено в ходе социального формирования личности, но звено, упустить которое было бы большим социальным несчастьем», - пишет В.Днепров в статье «Достоевский как писатель двадцатого века», - То, что небрежному взгляду кажется у Достоевского взвинченным, болезненным, перенапряженным, чаще всего оказывается противоречием обычного сознания, но укрупненным художественной фантазией и ставшим отчетливо видным - как через сильный микроскоп».
Подобное удается Достоевскому именно благодаря использованию диалога. И это диалог не только во внешней речи, но и во внутренней. «Самосознание героя у Достоевского сплошь диалогизированно: в каждом своем моменте оно повернуто вовне, напряженно обращается к себе, к другому, к третьему», - пишет Бахтин, - Вне этой обращенности героя как бы и не существует. Человека нельзя понять слившись с ним, нельзя понять и анализируя его. Человека можно понять лишь обращаясь к нему диалогически. И диалог для Достоевского – всегда цель.
Таким образом, создание полифонического романа – огромное достижение Достоевского. Это позволило ему проникнуть в глубины сознания человеческого и увидеть то, что еще не удавалось другим. Такой прием диалога (общение с Внутренним Собеседником) применяется и в современной психологии как одна из психотехник, используемых для личностного роста. Но Достоевский был, вероятно, первым, кто так масштабно использовал диалог для достижения своих целей.
Достоевский гениален в изображении тайн души человеческой, но вот гением обыденных отношений, как ни парадоксально, он не был. «Известно, что в характере писателя присутствовали неуравновешенность, быстрая, беспричинная смена восторгов и отчаянья, симпатий и антипатий, крайнего увлечения и холодного равнодушия», - пишет Елисеева. Достоевский бывал чрезвычайно раздражителен и обидчив, он мог подозревать обиду там, где ее и не было вовсе. Трудности были и во взаимоотношениях. С Тургеневым Достоевский пребывал в длительной вражде чуть ли не всю жизнь. Лев Толстой и Достоевский во многом друг друга не понимали. Два великих сердцеведа так и не были представлены друг другу, хотя, казалось бы, что могло этому помешать?
Непростой была и судьба Достоевского. Многие трудности и неудачи в его жизни попытался объяснить Зигмунд Фрейд в своей работе «Достоевский и отцеубийство».
С точки зрения психоанализа не существует ничего случайного, следовательно, выбор Достоевским темы отцеубийства в романе «Братья Карамазовы» - проявление бессознательного писателя. О том, что в произведениях Достоевский проецировал свою судьбу, свои переживания писали многие его биографы. Основная же мысль Фрейда такова: Достоевский до конца жизни не сумел изжить в себе Эдипов комплекс.
Фрейд считает, что главной причиной эпилептических припадков писателя является стремление к самонаказанию из-за чувства вины, которое, в свою очередь, связано с бессознательным желанием устранить отца как соперника в борьбе за любовь матери. Фрейд подробно описывает сложности взаимоотношений Я, Оно и Сверх-Я. Он говорит о том, что чувство вины за стремление избавиться от отца, оставаясь в бессознательном, настоятельно требует наказания. И это ярко проявляется в период, когда Достоевский увлекся игрой в рулетку и совершенно погряз в долгах. И лишь после крупных проигрышей удовлетворенное чувство вины позволяло ему продолжать литературную работу. Такая трактовка во многом объясняет неравнодушие Достоевского к теме страдания, объясняет еще и многое другое.
О внутренней гармоничности и беспроблемности писателя не приходится и говорить. Фрейд отмечает такую деталь: если бы Достоевский не был подвержен неврозу, он мог бы стать учителем и освободителем человечества. Но, на мой взгляд, и невроз (как называет его Фрейд), и следствие его, эпилепсия, были несомненно теми факторами, которые повлияли и на его характер, и на его стремление к изучению человека. Даниил Андреев в «Розе мира» писал: «Конечно, страдания есть всегда страдания, и сердце может сжиматься от жалости и сочувствия, когда мы читаем о бесконечных мытарствах и мучениях, из которых была соткана внешняя сторона этой жизни. Но, как ни ужасны с гуманистической точки зрения даже тягчайшие ее события, они были абсолютно необходимы, чтобы сделать из человека и художника того великана, каким он стал. Таковы – его эпилепсия, аномальный характер его сексуальной сферы, безудержность и страстность его натуры, минуты его на эшафоте, пребывание его на каторге и даже, по-видимому, его бедность». Современные же физиологи, к примеру, утверждают, что именно эпилептик способен в тонкостях, с патологической точностью описывать события. Возможно, что именно эта внутренняя конфликтность и является тем фактом, который заставляет писателя обращаться к изучению человека, его внутренней сущности.
Специалисты утверждают, что человек устремляется к изучению психологии не от хорошей жизни. И это понятно. Человеку благополучному, хорошо адаптирующемуся ко всем внешним условиям, не придет в голову изучать мотивы своих или чужих поступков. Да и сами психологи – люди не всегда идеальные, даже в плане общения. Кто-то подвержен депрессиям, кто-то жутко застенчив. Детство многих известнейших психологов было далеко не таким уж и безоблачным. И это даже не парадокс, и не исключение из правила. Сапожник без сапог? Да, возможно. Но подобное явление замечено уже давно и проявляется во многих сферах жизни человеческой. «Кто рано ощутил гнет психологических трудностей – в силу обстоятельств или характера – кому заурядное дается непросто, тот скорее будет искать в окружающих и в самом себе нечто, лежащее по ту сторону обычных контактов, будет более чувствительным к полутонам и нюансам», - пишет Владимир Леви своей книге «Исповедь гипнотизера».
Благодаря трудностям и кризисам человек преодолевает себя, поднимается на новую ступеньку. Проделал свою эволюцию и Достоевский. Как отмечает Даниил Андреев, перед ним уже намечалась новая задача: проникновение духовным анализом в светлые слои психики. Но на этом пути они едва успел сделать свои первые шаги.
