... Вода льется и льется из банального, нелепо торчащего из стены крана в не менее банальный слив, и безвольно стекает в закоулки городского подземелья.
А я много успеваю за это время передумать.
Правда, мысли в этот момент маленькие, крохотусенькие, этакие обрубыши.
Нет в них ни остроты, ни раздолья.
Они похожи на печеньки. Такие же плоские и крошатся от прикосновения к ним.
Если найти равновесие между утекающей водой и прибывающей, то вода будет одновременно и стоять и бежать. Я это больше всего люблю. Состояние, когда ванна одновременно полная и неполная. Такой маленький парадокс. Нарушение законов физики в отдельно взятой ванной типовой квартиры лениградской планировки.
Если вода становится слишком горячей – это плохо. Тоска почему-то от этого усиливается. Закатывает в тугой скотч уже не только горло, но и все тело, и тянет, тянет, тянет…
Раньше было легче, я плакать могла. А сейчас не плачется. Не может прорваться плач через толщу тоски. Я пробовала и воду похолодней, и мысли пожалостливей – не получается. Один только стон выходит, какой то гортанный и писклявый одновременно.
Потом доходит, что боль моя липовая, сама ее заслужила, упорно не желая верить, что и в этот раз мир снова против меня. С каким-то нездоровым оптимизмом я каждый раз жду, что ОНИ, там,наверху, ко мне сжалятся. Вот мне почему-то так всегда и думается – ОНИ. Хотя кто такие они?...
Если бы я знала, то, сразу же, конечно к ним пришла и сказала бы так:
-Таааак. Вот значит вы какие, да? Сделали меня гадким утенком и в кусты? Что, сказок не читали? Там же ясно изложено: у каждого гадкого утенка должен быть выход в мир лебедей, где он перестанет казаться уродом.
Где мой выход, интересно? Как-то не доделали вы меня! Нормальных утиных способностей мне не дали, а к лебедям жизнь все как-то не выводит.
Раз уж сделали меня такой – значит должен же быть кто-то, кто меня будет понимать. Ну, хоть кто-нибудь…
Нет? Забыли? Так я и знала. Давайте, срочненько, исправляем ошибку природы и делаем мне лебедя. Хотя можно и не лебедя. Да хоть бы даже и гадкого утенка. Лишь бы - такой же. Как я. Чтобы не надо было насиловать себя, подстраиваясь под дебильные социальные нормы утиного двора, с их фальшивыми улыбками и импотентными ценностями.
Чтобы он не делал круглые глаза и не говорил «фи», когда я, как мне кажется, так чудесно пошутила. Чтобы не отворачивался, когда я к нему с открытым сердцем. Чтобы понимал, что если я кричу – так это от радости, а не от силы.
У нас ведь, у гадких утят, как? Если тебе кто понравился, так надо об этом кричать, на весь наш гадкий утиный двор. Мол, Мой Любезный Друг! Так ты мне люб! Так хочется мне с тобой миндальничать, что мочи нет. А он – Гушка ты моя желтоперая, так чего же мы ждем-то! Побежали скорей, я там такого жирного червяка видел – закачаешься.
И побежали.
Любой нормальный гадкий утенок знает – миндальничать – значит, радость дарить и ничего этого важней быть не может…
А у них? Подхожу я на днях к одному Индюку. И говорю: "Мой Любезный Друг! Так ты мне люб!» А он: «Это хорошо. Значит, можно тебя просить об чем-нибудь теперь. Будешь за мной ухаживать и развлекать меня. И плавать научишь, как ты».
А я ему: «Друг! Побежали лучше червяков искать». А он: «Ээээ..детка. Фу, как не интересно. Девушка притягательна молчаливостью да загадочностью, а ты выложилась вся передо мной со своими червяками. Это ж, неприлично, в конце концов». А я ему «А по-моему, молчаливые да загадочные – просто дуры пустые. Червяков ловить не умеют, вот и прячутся под загадочностью-то!» А он ушел…
А двор вокруг : «Кудах-тах-тах…кудах-тах-тах.. посмотрите на нее. Ну, сколько раз, мы тебе говорили, нужно лечить свои странные замашки. Какие червяки? Какой Любезный Друг? Держи себя в руках, иначе не то, что индюк, тебя даже Хрыч замуж не возьмет. Как учили тебя, помнишь? Глаза - долу, крылья – изгибом, а не как у тебя – растопыренные».
-Так удобней, - говорю,- червяков-то, растопыренными!
- И забудь про своих червяков! Настоящие селезни за красиво сложенные крылья любят, да за сладко вытянутые лапки. А не за умение червяков ловить. Выбей эту дурь из головы!
А я не умею крылья складывать, у меня через них локти торчат. А червяков вот – умею…
Для каждого человека у меня есть свой образ (может, не только у меня?). Образ моего гадкого утенка тоже есть. Это одеялко. Одеялко, которым мама укутывала в детстве. Наверно, в нашем детстве у всех такое было. Красного цвета, стеганое, прошитое узорами, теплое очень. Если под него можно спрятаться, то кажется, что для бабы Яги я уже недоступна, да и Красная Рука ко мне не пролезет, не говоря уж о Гробе на Колесиках.
И червяков можно разглядывать под одеялком, которые в консервной банке шевелятся и ждут своей червяковой участи…
Если бы поплакать, то было бы легче. Память подсказывает, что когда наревешься, ощущение опустошенности и умиротворенности наступает… Но не получается. Хрип, да и только. Бьется где-то слабой жилкой плач, но нет, не пробраться ему. Слишком тоска громоздка.
Ну, ладно, стучат уже в ванную. Волнуются, что долго. Они ж не знают, что я сюда прихожу еще один кусочек души выломать и ненадолго позволить горю выгнуть меня как струну от боли, а потом схлопнуть в позу зародыша. И сантиметр за сантиметром, заставить отступить, распрямляя тело, поднимая налитые безысходностью глаза, возвращая к жизни.
Знаете, я думаю, что если бы я подольше там посидела, я бы все-таки смогла. Заплакать. Но долго нельзя. Домашние заподозрят что-нибудь. А им знать не надо. Они не поймут.
- Да-да! Выхожу уже. Да, все нормально, сейчас пойдем уроки делать. Дневник готовь…
Все ждут лета. А я его не люблю. Я люблю дождь. На фоне небес, прошитых дождем, внутричеловеческая тоска кажется меньше. Отпускает как-то. Даже без ванны...
